глупое сердце, не бейся.
Мне никаким образом не принадлежит, я только тихо пускаю слюни/сопли на любимый пейринг. Автор так же сидит на дайри ( Керстин)
взято отсюда
Автор: Керстин
Фэндом: Tekken
Персонажи: Ларс/Лео
Рейтинг: PG-13
Жанры: Драма, Джен, Романтика, Повседневность, Слэш (яой)
Размер: Драббл
читать дальшеПещера дышит темнотой и сухим холодом.
Пещера смотрит внимательно, словно бы изучая слабые и сильные стороны.
Стены ее возвращают эхо в обмен на глухой, спокойный голос Ларса и срывающийся, неровный голос Лео. Мелкие-мелкие комочки земли летят вниз, рассыпаются под шагом то одного, то другого.
Позади горит огонь, и издевательски огромные, загадочные тени в его свету пляшут где-то вдалеке. Треск его еще слышен, но тепло уже не долетает, поэтому Лео зябко поводит плечами и улыбается: печально улыбается, оборачиваясь и глядя на костер. Он только что закончил рассказывать, он вымотался и хотел бы только одного: прилечь рядом с тем костром, положить гудящую голову на нещадно ноющие руки и уснуть. Ему кажется, что пещера оберегает его: спасает от кошмаров и обвалов и лишь один раз дала чужакам возможность проникнуть сюда.
Ларс почти не смотрит на него, но так же, как и он, изучает взглядом оставшийся позади костер. Затем берет его ладонь.
— Завтра мы пойдем, — поясняет Ларс. — Нам нужно.
«Я с вами», — хочет крикнуть Лео, но не смеет, лишь кидает украдкой взгляд, чувствуя обиду – самую настоящую, дикую, невыразимую обиду, и горечь в придачу. Горечь, от которой в глазах закипают слезы, а горло сжимает странный спазм.
Лео ничего не говорит. Сжимает покрепче ладонь Ларса, удивляясь, как это она может быть такой горячей. В пещере ведь совсем холодно. Но, может, сам Лео провел здесь так много времени, что превратился в подобие безмолвных земляных стен? Выцвел.
— Может, я могу чем-то помочь? — спрашивает он робко.
— Нет, — резко отвечает Ларс.
Но в голосе его нет злости, нет гнева, хотя под неожиданно нежной кожей на запястье Лео за полминуты насчитывает семьдесят, если не больше, быстрых ударов и прикусывает губу, чтобы не сказать больше ничего. Молча пытается справиться с обидой, а чувство одиночества хватает за горло, заставляет потянуть Ларса за собой, вглубь.
— Стой, — велит Ларс. Ясно, что привык отдавать приказы. — Не хочу уходить далеко.
— Это за то, что вы меня чуть не убили, — с трудом улыбается Лео. Убогая попытка шутки проваливается; Ларс хмурится, отпуская его руку.
Они стоят друг напротив друга, и Лео рассматривает неожиданного знакомого, скользит взглядом по лицу, пытается поймать его взгляд – пытается прочитать его мысли.
— Что еще ты хотел сказать? — спрашивает Ларс.
— Больше ничего, — шепчет Лео, наконец-то получая возможность вглядеться в его глаза. Сглатывает ком в горле, смотрит, высматривает искринки горечи, песчаные блики боли и, не выдержав, делает шаг вперед и обхватывает Ларса за талию руками, вжимается, грудью ощущая колющую боль от впившейся в кожу формы, и замирает, думая дико о том, что, наверное, эта нашивка-украшение и создана для того, чтобы укрывать сердце Ларса и его биение от других.
— В чем дело? — ровно спрашивает Ларс, но не отступает, не отрывается. Лео не отвечает, незачем отвечать, хотя про себя он твердит единственную причину: просто не хочет отпускать, просто почему-то принял этого человека, еще незнакомого и непонятного, за своего в момент, когда тот поднял его, поверженного, с холодной земли и согрел своим собственным теплом.
— Послушай меня, — говорит Ларс, обхватывая его пальцами за подбородок, — иди домой. Ты слишком хрупок для войны.
Лео мотает головой, накрывая его руку своей.
— Я должен продолжить, — шепчет он, — и у меня все получится. Все… получится…
У него блестят глаза, губы дрожат, и он не отстраняется – смотрит на Ларса поблекшими глазами и трясется, но больше ничего не говорит. Он отчаялся, мальчишка, скрыл за эгоизмом и избалованностью боль, запер в себе пустоту утраты и хранил ее до тех пор, пока не понял, что кто-то может разделить его страдания.
Кто-то, а не он сам, может помочь.
— Мы все сделаем за тебя, — произносит Ларс и кивает на костер: там, в паре шагов от огня, сидит Алиса. Лео не смотрит на нее, не отрывается от Александерссона и тихо отвечает:
— Это нечестно, — протестует Лео.
— Ты говорил, твои родители умерли, — жестко отвечает Александерссон, — тебе больно?
Из горла Лео вырывается тихий вскрик, он ахает, делая шаг назад, распахивает глаза.
Пещера играет его дыханием, превращает в морозное облако. Ларс кривит губы в усмешке, пряча за ней страх не уберечь.
— Значит, — вынужден он продолжать, — ты знаешь, что такое боль от потери.
Хрупкий немец молчит, ничего не отвечает, слезы катятся по щекам.
— Ты только расправь плечи, — наконец шепчет Клийсен так, что только им двоим и слышно, а стены пещеры молчат, — если тебе действительно не тяжело.
Ларс ничего не говорит – гладит, резко, одним мазком, его по руке и отходит – идет назад, к костру. Шаги глухо отдаются эхом. Вдруг резко выпрямляется и оборачивается, в глазах – чуть шального огонька и строгий приказ одновременно.
Лео обессиленно кивает и спешит за ним, чтобы иметь возможность еще раз, в последний, прикоснуться, а затем погрузиться в сплошное ожидание.
Потому что он не в состоянии верить, что тот, кто заставил его прекратить свою войну, сможет уйти без шанса на возвращение.
взято отсюда
Автор: Керстин
Фэндом: Tekken
Персонажи: Ларс/Лео
Рейтинг: PG-13
Жанры: Драма, Джен, Романтика, Повседневность, Слэш (яой)
Размер: Драббл
читать дальшеПещера дышит темнотой и сухим холодом.
Пещера смотрит внимательно, словно бы изучая слабые и сильные стороны.
Стены ее возвращают эхо в обмен на глухой, спокойный голос Ларса и срывающийся, неровный голос Лео. Мелкие-мелкие комочки земли летят вниз, рассыпаются под шагом то одного, то другого.
Позади горит огонь, и издевательски огромные, загадочные тени в его свету пляшут где-то вдалеке. Треск его еще слышен, но тепло уже не долетает, поэтому Лео зябко поводит плечами и улыбается: печально улыбается, оборачиваясь и глядя на костер. Он только что закончил рассказывать, он вымотался и хотел бы только одного: прилечь рядом с тем костром, положить гудящую голову на нещадно ноющие руки и уснуть. Ему кажется, что пещера оберегает его: спасает от кошмаров и обвалов и лишь один раз дала чужакам возможность проникнуть сюда.
Ларс почти не смотрит на него, но так же, как и он, изучает взглядом оставшийся позади костер. Затем берет его ладонь.
— Завтра мы пойдем, — поясняет Ларс. — Нам нужно.
«Я с вами», — хочет крикнуть Лео, но не смеет, лишь кидает украдкой взгляд, чувствуя обиду – самую настоящую, дикую, невыразимую обиду, и горечь в придачу. Горечь, от которой в глазах закипают слезы, а горло сжимает странный спазм.
Лео ничего не говорит. Сжимает покрепче ладонь Ларса, удивляясь, как это она может быть такой горячей. В пещере ведь совсем холодно. Но, может, сам Лео провел здесь так много времени, что превратился в подобие безмолвных земляных стен? Выцвел.
— Может, я могу чем-то помочь? — спрашивает он робко.
— Нет, — резко отвечает Ларс.
Но в голосе его нет злости, нет гнева, хотя под неожиданно нежной кожей на запястье Лео за полминуты насчитывает семьдесят, если не больше, быстрых ударов и прикусывает губу, чтобы не сказать больше ничего. Молча пытается справиться с обидой, а чувство одиночества хватает за горло, заставляет потянуть Ларса за собой, вглубь.
— Стой, — велит Ларс. Ясно, что привык отдавать приказы. — Не хочу уходить далеко.
— Это за то, что вы меня чуть не убили, — с трудом улыбается Лео. Убогая попытка шутки проваливается; Ларс хмурится, отпуская его руку.
Они стоят друг напротив друга, и Лео рассматривает неожиданного знакомого, скользит взглядом по лицу, пытается поймать его взгляд – пытается прочитать его мысли.
— Что еще ты хотел сказать? — спрашивает Ларс.
— Больше ничего, — шепчет Лео, наконец-то получая возможность вглядеться в его глаза. Сглатывает ком в горле, смотрит, высматривает искринки горечи, песчаные блики боли и, не выдержав, делает шаг вперед и обхватывает Ларса за талию руками, вжимается, грудью ощущая колющую боль от впившейся в кожу формы, и замирает, думая дико о том, что, наверное, эта нашивка-украшение и создана для того, чтобы укрывать сердце Ларса и его биение от других.
— В чем дело? — ровно спрашивает Ларс, но не отступает, не отрывается. Лео не отвечает, незачем отвечать, хотя про себя он твердит единственную причину: просто не хочет отпускать, просто почему-то принял этого человека, еще незнакомого и непонятного, за своего в момент, когда тот поднял его, поверженного, с холодной земли и согрел своим собственным теплом.
— Послушай меня, — говорит Ларс, обхватывая его пальцами за подбородок, — иди домой. Ты слишком хрупок для войны.
Лео мотает головой, накрывая его руку своей.
— Я должен продолжить, — шепчет он, — и у меня все получится. Все… получится…
У него блестят глаза, губы дрожат, и он не отстраняется – смотрит на Ларса поблекшими глазами и трясется, но больше ничего не говорит. Он отчаялся, мальчишка, скрыл за эгоизмом и избалованностью боль, запер в себе пустоту утраты и хранил ее до тех пор, пока не понял, что кто-то может разделить его страдания.
Кто-то, а не он сам, может помочь.
— Мы все сделаем за тебя, — произносит Ларс и кивает на костер: там, в паре шагов от огня, сидит Алиса. Лео не смотрит на нее, не отрывается от Александерссона и тихо отвечает:
— Это нечестно, — протестует Лео.
— Ты говорил, твои родители умерли, — жестко отвечает Александерссон, — тебе больно?
Из горла Лео вырывается тихий вскрик, он ахает, делая шаг назад, распахивает глаза.
Пещера играет его дыханием, превращает в морозное облако. Ларс кривит губы в усмешке, пряча за ней страх не уберечь.
— Значит, — вынужден он продолжать, — ты знаешь, что такое боль от потери.
Хрупкий немец молчит, ничего не отвечает, слезы катятся по щекам.
— Ты только расправь плечи, — наконец шепчет Клийсен так, что только им двоим и слышно, а стены пещеры молчат, — если тебе действительно не тяжело.
Ларс ничего не говорит – гладит, резко, одним мазком, его по руке и отходит – идет назад, к костру. Шаги глухо отдаются эхом. Вдруг резко выпрямляется и оборачивается, в глазах – чуть шального огонька и строгий приказ одновременно.
Лео обессиленно кивает и спешит за ним, чтобы иметь возможность еще раз, в последний, прикоснуться, а затем погрузиться в сплошное ожидание.
Потому что он не в состоянии верить, что тот, кто заставил его прекратить свою войну, сможет уйти без шанса на возвращение.